У жены Бареева хобби - она ищет работу. Каждый день, беря в руки газету, разглядывает объявления.
Особенно ей нравятся те, где есть загадочные слова: "Мерчендайзер... коач... хэдхантер..."
Явившись по указанному адресу, она изучает анкету. Всякий раз, увидев знакомый пункт, поражается бесцеремонности составителей:
- Я понимаю. Должны быть познания. Опыт... разнообразный. Но нельзя же так беспардонно!.. "Степень владения языком"...
 |
"...не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе".
Случается иногда - был человек в твоей жизни, да весь вышел. Обиделся. Оскорбился "в лучших чувствах". Иссяк.
И нет его, и не будет больше. Никогда.
Будет "лучше", "хуже", но всегда - другой. Ведь, как ни крути, люди - не калиброванные железки.
Отчего же мы так расточительны? Почему с такой лёгкостью мысленно бросаем: "Вот тебе Бог..."
Коварство памяти - истинная причина. "Разве не было этого с нами? Разве не было так, чтобы нас - "ни за что"?.."
И подсознание вторит угодливым эхо: "Через нас тоже... тоже... тоже... Кто-то, когда-то переступил..."
И мы продолжаем сорить друг другом. Разбрасываемся с лёгкостью необычайной. Походя. Между делом. Не утруждаясь изобретением способов. Лишь используя отточенные поколениями - душевную чёрствость и слепоту.
Человек не меняется. Да и вряд ли это возможно. Ведь сама природа наделила его свойством видеть и слышать только себя. Про "возлюбить ближнего" размышлять ему скучно. Произносить вслух - опасно. Дабы не нарушить устоявшегося баланса между священным Эго и раздражающим "прочим".
Как ни оскорбительно это звучит для человеческого самолюбия, но наше отношение друг к другу - не плод самостоятельных, уникальных суждений, а всего лишь цепная реакция, окрашенная в привычные цвета боли и разочарования.
Смешав их, неизвестный вывел на "Стене плача" человеческих взаимоотношений несмываемую формулу:
"Отряд не заметил потери бойца!"
"Всё, что тебе нужно, это - любовь", - пели битлы. И, в сущности, они правы. Так и есть.
Вот только слово "нужно" портит "гармонию". Отравляет людям жизнь. Выглядит незваным гостем. Торчит словно бревно в глазу.
Человечество вечно спотыкается об него, словно о неуместно поставленную запятую. Как о брошенные кем-то посреди комнаты тапки. Как о провода на сцене, "причёсанные" неумелой рукой.
Оно служит напоминанием о том, что нужно что-то делать. Что "хотеть" и "иметь" отделены друг от друга таким же расстоянием, как две планеты пусть и одной - солнечной системы.
Мы хотим нравиться и ради этого способны на всё. Периодически наши "достоинства" более многоцветны, чем павлиний хвост на току.
Но, как и всё остальное, это не длится вечно. Человек нетерпелив. Его быстро настигает усталость. Ему хочется отбросить кандалы, и надеть разношенные ботинки.
Совершенно некстати часы бьют полночь. Карета превращается в тыкву. Наступает пора сделать шаг... И именно в это мгновение человеку перестаёт "быть интересно".
- Я люблю тебя.
- И - я. Но...
"Но" - это то, чем каждый из нас не поступится никогда. Мы слишком долго его взращивали. Холили и лелеяли. Подкармливали удобрениями в виде бесценного жизненного опыта.
"Но" - это наша святыня. Симбиоз эгоизма, гордыни и чужих взглядов на жизнь, ошибочно принимаемых за свои. Та неприглядная личина, что проступает из-под маски пресловутой "индивидуальности".
"Но" - это яйцо кукушки. Оно до некоторого времени прекрасно уживается с "нужно". Как пятый туз в шулерской колоде с другими четырьмя.
Нам всегда "нужно". И у нас всегда - "но"...
До тех пор, пока кукушонок не вылупится из яйца.
Как ни парадоксально это звучит, но именно кокетство - та слабость, которая делает образ великого человека завершённым. Наводит окончательный лоск. Заставляет сверкать тусклую палитру яркими красками.
Важно только, чтобы с "глянцем" не случился перебор. Иначе самого величия можно и не разглядеть...
Однажды Маркес давал интервью. О своём лучшем произведении отозвался небрежно: "Я написал "Сто лет одиночества" всего лишь для того, чтобы люди, наконец, прочитали "Полковнику никто не пишет"..."
Не знаю почему, но мне сразу представился "разговор" Чайковского с Александром III...
- Государь, - "сказал" Пётр Ильич, - мне стыдно... Стыдно и горько... И я, право, не знаю, как начать...
Если Вы после этого перестанете ко мне благоволить, что ж, значит - c’est la vie...
И, уронив голову на грудь, зарыдал:
- Я написал "Лебединое озеро" лишь для того, чтобы люди вспомнили, что есть тональность ре-минор...
Поговаривали, что продавщица в секс-шопе была наполовину цыганкой. Видимо поэтому, гадала любому, кто входил в дверь.
Сеанс пользовался неизменным успехом. Был отработан до автоматизма...
- Что было, - указывала она на плакат с изображением загорелого атлета.
Женщины огорчённо вздыхали.
- Что будет?
Женщины пожимали плечами в ответ.
Наконец, решительно указывала на полку с фаллоимитаторами:
- Чем сердце успокоится...
Самвел Манукян - в прошлом боксёр.
От многочисленных переломов нос его упал на бок. Один глаз прикрыт. Словом, не витрина, а ходячее воплощение понятия кривизны.
Когда-то пластический хирург сказал ему: "Твоего лица не исправить. Даже Господу Богу. Медицина бессильна. Дохаживай так..."
И вот однажды Самвел смотрел телевизор. Какой-то учёный сказал: "Перед смертью лицо человека обязательно становится симметричным..."
Услышанным был потрясён Самвел Манукян. До самых глубин своей нежной боксёрской души. Теперь каждый раз при встрече говорит:
- Миша-джан, я никогда не умру!
Старшина Бабенко имел семерых детей и своеобразный характер. У него были дружеские отношения со всеми, кроме своих родителей...
Однажды его бабка решила положить этому конец.
- Ты игнорируешь мою дочь, которая тебе мать, - с горечью сказала она. - А по мне, так обязан был бы её уважать.
Подумав, добавила:
- Хотя бы по праздникам...
Затем из всех аргументов выбрала, как ей показалось, самый немеркантильный:
- Она, между прочим, тебе жизнь подарила...
Бабенко услышал это. Видимо, о чём-то вспомнил. Мечтательно произнёс:
- А я получать подарки не люблю. Люблю - делать!..
Гоголь и Достоевский, Чехов и Леонтьев, Розанов и Бердяев...
Трагические умы. Апокалиптические судьбы.
И всё в попытке разгадать загадочную русскую душу. И всё - бесплодно и тщетно. Призрачно, как ускользающая линия горизонта...
Воистину, "трудно искать чёрную кошку в тёмной комнате, особенно, если её там нет".
У депутата от партии толерантности Ксении Фобиной умирала мать. Обстоятельства требовали поступка...
Собравшись с духом, она начала:
- Мама, обещаю... нет... даже клянусь - больше не врать!..
И решительно добавила:
- Уйду на завод!!!
"Только Он и Она. Единожды и во веки веков. Никого - до встречи друг с другом, никого - после.
Ветхозаветные кущи нравственности и целомудрия посреди всеобщих Саддома и Гаморры.
Никаких склок и измен. Никаких, омрачающих Чувство, житейских издержек. Лишь одна всепоглощающая Любовь..."
- Нечто в утопическом жанре? - послышались голоса у билетных касс.
- Да ну что вы?! Камерная пьеса. Два актёра. Математик Перельман в роли "Адама". "Ева" - Теорема Пуанкаре...
Однажды Бродского просили дать короткую оценку трём советским поэтам. "Не более десятка слов".
О первом Нобелевский лауреат высказался с оптимизмом:
- Дурак. Возможны варианты.
О втором - с восторгом:
- Варианты возможны. Однако - дурак!
Когда дошла очередь до Евтушенко, был предельно лаконичен:
- Дурак!..
Что-то посчитав в уме, добавил:
- Без вариантов!
Когда началась война, Василия Кузькина призвали в инженерные войска.
Несмотря на то, что он быстро освоился, быть сапёром ему сразу же не понравилось.
Одно дело было фотографироваться с миноискателем в руках, другое - слышать противный писк, раздававшийся в наушниках, если под ним обнаруживалась мина.
Из всех, вменявшихся ему по службе обязанностей, больше всего Кузькину полюбилось втыкать в землю табличку: "Проверено: мин нет!.."
В принципе, всё было бы ничего, если бы однажды Василий не замечтался, и не сделал неверный шаг...
Пришёл в себя он лишь на следующее утро. Затуманенное сознание уловило две вести. Благую - некий Кузькин жив. Дурную - он, этот Кузькин, отчего-то - без ног...
В медсанбате хирург, делавший Кузькину операцию, успокаивал его со свойственной представителям этой профессии деликатностью: "Не горюй сынок! С таким хером ноги не нужны!.."
Как обычно бывает в таких случаях, Василий Кузькин стал винить во всём Отца небесного. Проще говоря, сделался ярым атеистом.
Нательный крест, подаренный ему матерью, при первом же удобном случае Кузькин спустил в солдатский гальюн, сопроводив известным выражением...
Промелькнули десятилетия. Настала пора Василию Кузькину умирать.
Человеком он был обстоятельным, и, справедливо решил не пускать этого дела на самотёк. Текст для надгробья во что бы то ни стало решено было придумать самому.
"Любим. Надеемся. Верим", этот вечно молодой шедевр кладбищенской мысли, был сразу же им забракован. "Уж лучше "Ленин. Партия. Комсомол"", - сказал он жене...
Однажды вечером, на заранее приготовленном листе белой бумаги, Василий Кузькин старательно вывел: "Бога нет!"
Оглядев лист со всех сторон, смачно приложился к написанному. Довольный лёг спать.
Но сон не шёл. Проворочавшись полночи, Кузькин включил лампу, и, поколебавшись, поставил вопросительный знак.
Потом, устыдившись минутной слабости, решил обернуть всё в шутку. Дописал: "Пошёл проверять".
Прочитав всё вместе, ещё больше разозлился. Для воинствующего атеиста выходило чересчур легкомысленно.
Наконец, всё же заснул, справедливо полагая, - утро вечера мудреней...
Никто не знает, что произошло в то утро.
Одно можно сказать точно. Неудачливый сапёр Василий Кузькин заслуживает того, чтобы история сохранила его имя.
Однажды я оказался у его могилы. Надгробье представляло из себя сапёрную табличку.
Надпись на ней гласила: "Проверено: Бог есть!.."
Христианская мораль - образчик высокой духовности: "Если не знаешь, как поступить, поступай по совести".
Восточная философия - компромисс на грани приличий: "Не знаешь, как поступить, не поступай никак".
Иногда встречаются особи (типа меня), балансирующие "стараниями" недальновидных предков на стыке цивилизаций.
Если они хотят пребывать в гармонии с азиатскими корнями, врождённое отсутствие совести - единственное, на что им остаётся уповать...
Однажды бабка Мара услышала, как её околокомпьютерный внук посылает загадочные сигналы в телефонную трубку: "Будущее за флэш-памятью!.."
Термин был явно внеземного происхождения и звучал чрезвычайно эффектно. Старуха попробовала его "на вкус", и поняла, что больше не сможет без этого обходиться.
С тех пор её лексикон стал состоять из одной единственной фразы. Кто бы и с чем к ней не обращался, слышал в ответ:
- Ты мне всю флэш проел!!!
Санкт-Петербюргерше.
Бессмысленно восторгаться тем, кто не ответит тебе взаимностью. Для кого ты - всего лишь "один из". Такой как все.
Это - не более чем изощрённый способ самоуничтожения. Такой же эстетский как полёт мотылька к огненному свету.
Ты - органическая субстанция. Он - цветок. Ты - удобрение. Он - Нарцисс.
В этом - мазохистское начало, а не тяга к прекрасному. Убогое желание приподняться над утилитарными основами.
Ты - лишь малоприметный эпизод из его жизни. Неудачная артистическая проба. Лопнувшая струна.
Он презирает тебя и никогда не подаст руки. Пройдёт мимо, сколько не взирай ему вслед.
Твои устремления тщетны. Ибо союз по любви невозможен. Только - морганатический брак.
Хотя бы потому, что тебя "уже нет", а он будет всегда... Этот Город.
Однажды у моего приятеля случился внеплановый запой.
Звонит его жена - по совместительству личный реаниматолог. Человек уникального мышления.
- У тебя всё нормально? Ты пьян?..
- Уже нет.
- Что значит "нет"? Уже не пьян?
- Уже не нормально...
- Сможешь приехать?
- Навряд ли.
- Код на двери - 35...
Через полчаса сижу у постели "больного". Притворно сопереживаю (я заметил, - трезвый человек не способен искренне сочувствовать пьяному. Особенно, если в глубине души ему завидует)...
Проходит минут двадцать. Приятель мой выглядит на удивление счастливым, хоть и без малейших признаков жизни. (Дыхание и прочие мелочи в таком состоянии, видимо, только мешают.) Вдруг, не открывая глаз, спрашивает:
- "Что" сегодня?
От неожиданности день недели вылетел у меня из головы.
- Пятница, - назвал я последний запомнившийся.
Тут в его организме стало происходить нечто, известное только человеку, регулярно бывающему в таком состоянии.
С минуту он бредил. Шевелил губами. Что-то невнятно бормотал себе под нос. Наконец, не приходя в себя, погрузился обратно в нирвану:
- Не угадал!..